Пламя над тундрой - Страница 107

107

— Хорошо сказано.

Негромкий стук в дверь оторвал его от книги. Мандриков автоматически потянулся к лампе и прикрутил фитиль. Комната погрузилась в полумрак. Мандриков поднялся с табуретки и разбудил Августа. Берзин вскочил с кровати и негромко сказал:

— Живым не даваться, — в руках его появился браунинг.

— Убери револьвер, — рассердился Мандриков. — Твоя жизнь нужна революции. Если пришли за нами — пусть берут. Товарищи уже знают, что делать, — повелительно сказал Мандриков.

Стук повторился. Мандриков посмотрел на Августа и пошел к двери. Проснулась жена Клещина. Август сунул револьвер под подоконник. Михаил Сергеевич подошел к двери:

— Кто?

— Вам записка, — ответил женский голос.

«Старый прием», — Мандриков откинул крючок и распахнул дверь, ожидая колчаковцев. На пороге появилась Груня. Мандриков смотрел на незнакомую женщину с удивлением. «Что ей надо?» Груня закрыла дверь. Он заглянул ей за плечо, все еще ожидая увидеть милиционеров, винтовки, но там была темнота.

— Тебе, читай! — сказала она и протянула ему записку.

Михаил Сергеевич с недоумением взял маленький квадратик бумаги, поднес к лампе и быстро прочитал: «Мне нужно с вами поговорить немедленно. Вам грозит опасность. Выйдите. Я жду. Записку уничтожьте». Подписи не было, но Михаил Сергеевич догадался, кто автор записки. Он был взволнован и быстро спросил Груню.

— Где она?.. — и тут же подумал: «А не ловушка ли это?»

— Иди, ждет она. — Груня потопталась у двери. — Чего стоишь? — И, словно догадываясь, о чем думает Мандриков, добавила — Одна она, с Блэком.

Мандриков посмотрел на Берзина. Тот не произнес ни слова, лишь нахмурился. Он знал об увлечении Мандрикова и осуждал его. Виновато посмотрев на друга, Михаил Сергеевич набросил тужурку и вышел следом за Груней. В темноте казалось, что снег скрипит громче обычного, мороз крепче и злее, а со всех сторон следят чьи-то глаза. Он увидел Чернец. Она стояла с собакой. Блэк едва слышно заворчал.

— Привела! Вот он. Я побегу. — Груня еще не успела отойти, как Елена Дмитриевна бросилась к Мандрикову.

— Пришел. — Она прижалась к нему и снова прошептала: — Пришел.

Михаил Сергеевич крепко обнял ее…

Елена взволнованно рассказала Мандрикову все, что узнала за столом. И чем больше он слушал ее, тем сильнее росло его подозрение. Провокация? Когда же она стала умолять его спасти себя, куда-то бежать, он перебил ее:

— Я вас не понимаю. Вы, очевидно, меня принимаете за кого-то другого. При чем тут я, какие-то листовки, большевики, агитаторы на копях?

— Ах, Сережа, — с отчаянием произнесла Елена Дмитриевна, чувствуя, что Мандриков отдаляется от нее, не доверяет ей. — Неужели ты не веришь мне? Я же люблю тебя! Вот видишь, я сама первая об этом тебе говорю! Я ненавижу Трифона, ненавижу всех их! — Елена говорила быстро и страстно. — Я не обманываю тебя!

Михаил Сергеевич уже не сомневался в ее искренности, но почему она убеждена, что он большевик, что листовки, выступление среди шахтеров дело его рук. Почему? Откуда она знает? Чем он себя выдал? Неужели он, Август и Новиков раскрыты? Кому удалось напасть на их след?

— Никто не знает, что ты большевик, — говорила Елена, крепко сжимая руку Мандрикова, точно боялась, что он не дослушает ее и уйдет. — Никто не знает. Так Трифон говорил. Они собираются только искать. Им приказал Громов и американец Стайн. А я сама о тебе догадалась. Сердце подсказало. — Елена приблизила свое лицо, обняла Мандрикова и поцеловала.

— Ты не беспокойся, не тревожься. Я все, все, что услышу, узнаю от них, — буду тебе передавать. Хочешь? — В ее голосе было столько волнения за него, любви и желания помочь, что Мандриков хотел снова обнять ее, но тут же подумал, что это равносильно признанию справедливости догадок Елены. Он с трудом отстранил от себя женщину и через силу сказал:

— Ты ошиблась… Лена… ошиблась. Я не большевик, а того старика я не знаю. Так, шапочное знакомство.

— Ну, ладно, ладно, — торопливо согласилась Елена Дмитриевна, видя, что ее упорство может только повредить им. — Я ошиблась, ну и хорошо. Ну, прости, поцелуй. Я должна бежать домой…

Мандриков был в смятении. И когда вернулся, он все рассказал Августу.

— Надо было этого ожидать от колчаковцев, — рассудительно говорил Берзин, ничем не выдавая своего волнения. — Это вполне закономерно: листовки появились, на копях бывают агитаторы.

— Что же мы должны делать? — вырвалось у Мандрикова.

— Разумнее всего лечь спать, — Берзин взбил подушку. — Утром будем решать.

Новости, принесенные Еленой, удивили Берзина куда меньше, чем ожидал Мандриков. Михаил Сергеевич погасил лампу. Они долго не могли уснуть, молчали, пока Август не решился:

— Эта северная Магдалина развлекается от скуки или любит тебя?

Мандриков молчал. Берзин снова спросил:

— А ты?

— Да, люблю. — Мандрикову трудно было произнести это короткое слово. Он понимал, что Август не одобряет его отношений с Еленой и даже презирает, но что он может сделать с собой? Он Любит Елену. Но она же жена белогвардейского офицера! Михаил Сергеевич как будто увидел Елену перед собой, ее зеленые глаза, вспомнил ее горячие губы. Он еще чувствовал их прикосновение. Мандриков мучился. Он любит жену врага! Но как ни старался Мандриков плохо думать о Елене, убедить себя в том, что эта любовь ненужная и опасная, он был не в силах отказаться от Елены. Он любил ее, полюбил впервые по-настоящему, глубоко и сильно.

— Плохо это, — после долгого молчания резко, точно рубанул шашкой, сказал Берзин. — Понимаешь ты, что плохо?

107