Пламя над тундрой - Страница 102

102

— Скорее бы запуржило… — сказал Берзин, и все посмотрели в маленькое, покрытое росписью мороза оконце. Как нарочно, последние дни держалась хорошая погода.

В Ново-Мариинске было оживленно. Полуголодные шахтеры, пользуясь воскресным днем, пришли в поселок, чтобы погулять у Толстой Катьки, залить и голод и свою несчастную судьбу. Выпитый на пустой желудок стакан сивухи, настоенной на грибах или табаке, одурманивал так, что люди теряли представление, где они и что с ними. Одни орали песни, бродили по поселку, сваливались в снег, другие засыпали прямо в харчевне… И была в этом мрачном гулянии какая-то покорность судьбе, отчаяние и безразличие. Только немногие держали себя в руках.

Когда Булат и Мальсагов для отвода глаз заглянули на несколько минут к Толстой Катьке, седобородый Харлов, который был трезв и сердит, зло сказал:

— Пропадают тут люди. Надо выручать их.

— Выручим. — Булат осмотрел темный низкий кабак, наполненный табачным дымом. За двумя столами пьянствовали шахтеры. Тут же сидел и Малинкин и Кулемин, оба навеселе. Толстая Катька с распаренным лицом визгливо кричала:

— Гуляйте, пейте, мои родненькие. Одна Катька только вас и приголубит.

— Пра-а-вильно! — заорал кто-то за столом. — Мать ты наша родная, благодетельница.

Шахтеры вышли на свежий воздух. Харлов, требовательно смотря на Булата острыми глазами, повторил:

— Выручать надо. Нельзя этакого глумления над людьми допускать.

— Подожди, зачем торопишь, — одернул Мальсагов.

— Подождем, — согласился Харлов и зашагал от кабака.

Товарищи посмотрели ему вслед. Два года они жили бок о бок с этим шахтером. Был он терпелив и молчалив, но раз он заговорил — значит, и у него кончилось терпение, значит, остается уже недолго ждать, когда все шахтеры пойдут по одной верной дороге.

…Гуляли и у Биричей. Как обычно, в воскресенье здесь собралось все уездное управление. Был и Стайн. Свенсон неожиданно для всех уехал в тундру, убедив Стайна, что ему необходимо посмотреть свои фактории. Сэм не стал возражать, видя, что Свенсон не расположен ему помогать. Он отпустил Олафа, но потребовал, чтобы тот предупредил всех своих приказчиков-американцев быть готовыми к встрече Стайна, к выполнению его распоряжений. Олаф вынужден был согласиться, хотя это было ему не по душе. Что-то подсказывало Свенсону, что миссия Стайна не приведет к добру и может даже вызвать такой оборот, что вся его налаженная торговля будет нарушена. Но Олаф, не знал, откуда поджидает его опасность.

Об отъезде Свенсона и шел разговор за столом. Суздалев укоризненно покачал головой:

— Торопится мистер Свенсон. Опасный он конкурент для наших отечественных коммерсантов. А не подумать ли нам, господа, о новом налоге для иностранцев?

— Это будет несправедливо, — резко сказал Стайн, не поняв, что Суздалев шутит.

В комнате наступила неловкая тишина. Громов недовольно нахмурился.

— О, да я же шучу, — расхохотался Суздалев. — Шучу, мистер Стайн. Мы благодарны вам за то, что вы ведете здесь торговлю. Вместе с торговлей в этот темный край проникает культура, цивилизация вашей прекрасной страны, мистер Стайн.

— Господа, — вмешался старый Бирич, — не будем обсуждать дела мистера Свенсона. Он поступает так, как ему велят его интересы. Предлагаю поднять за него бокалы и пожелать ему счастливого пути и удачной торговли.

Все охотно присоединились к тосту Бирича.

Елена Дмитриевна тоже подняла свою рюмку и улыбнулась. Не только, из-за торговых дел уехал Олаф. Она знала и другую причину и усмехнулась. Свенсон от нее не уйдет. Будет держать его про запас, Бирич по-своему истолковал замеченную улыбку Чернец. «Наверное, вспомнила, как была в каюте Олафа». Бирич про себя назвал Елену Дмитриевну грязным словом. «Да мне и наплевать. Олаф сдержит свое обещание. «Нанук» весной доставит Биричу товары из Штатов. Если бы у американца с Еленой ничего не вышло, то он не стал бы помогать своему конкуренту».

Удивляло старого Бирича только одно — почему Свенсон уехал, а не задержался в Ново-Мариинске. От таких женщин быстро не уходят, а может быть, чтобы не привлечь внимание Трифона. Бирич нашел взглядом сына. Тот уже был пьян. Улыбку Елены Дмитриевны, ее мечтательный взгляд заметила и Нина Георгиевна. Она наклонилась к Чернец и тихо спросила:

— О чем улыбаешься? Что-нибудь веселое? Расскажи. Мне так надоели эти деловые разговоры.

— Да так, ни о чем, — отмахнулась Елена Дмитриевна. Она уже думала о Мандрикове, и окружающее ей казалось скучным, надоевшим. Ее тянуло к Михаилу Сергеевичу, и она с трудом сдерживала себя, чтобы не выйти из-за стола и не пойти к нему. Елена уже знала, где он живет. «Люблю я его, люблю», — говорила она себе, забыв об окружающих, и с тревогой думала о том, что приказчик из склада в последнее время как будто избегает ее, стал сух, сдержан в разговоре. Или это только ей так кажется?

— Ты думаешь о нем? — опять шепнула Нина Георгиевна, и Елена, поняв, что подруга догадывается о ее мыслях, в ответ, только кивнула. Нина Георгиевна загрустила: «Любит ли она?»

Нина Георгиевна посмотрела на Струкова, сидевшего по другую сторону столам и призналась себе, что она равнодушна к нему, хотя и полна благодарности. В сердце пустота. Одиночество. Елена любит…

— А не переброситься ли нам в картишки, господа? — предложил Бирич. По маленькой.

— Охотно. — потер руки Суздалев. — У меня такое предчувствие, что сегодня фортуна будет на моей стороне.

— Это мы посмотрим, — поднялся из-за стола Толстихин.

102