Пламя над тундрой - Страница 103

103

Задвигали стульями и перешли к карточному столу. Струков не принимал участия в игре. Он лениво следил за картами и прикидывал, как бы он поступил на месте того или иного игрока, Конечно, он не стал бы так блефовать, как Громов. Это безнадежно. Так и есть — опять Громов проиграл. Ему буквально не везло, зато банк за банком срывал старый Бирич. Он был в ударе.

— Не надоело смотреть? — подошел к Струкову мрачный Трифон. — По единой не согласитесь? — он кивнул в сторону выпивки. — Рому…

— С удовольствием, — откликнулся Струков. Они вернулись к обеденному столу. Принимая от Трифона рюмку, Струков кивнул на играющих: — Громову сегодня не везет. А ваш отец молодцом держится, из дает спуску.

— Пусть немного отыграется, — обсасывая ломтик лимона, ответил Трифон. — Не все же господину Громову брать жирные куши.

— Какие? — не понял Струков. — Что-то я не замечал.

— Не хитрите, мы же все свои… — погрозил пальцем с пьяной ухмылкой Трифон. — Вчера моего папахена пощелкали чуть-чуть. Ну, ничего, у него хватит. А сердит был здорово, когда домой пришел.

Струков насторожился. Трифон говорит о чем-то важном, чего он не знает. Струков уже сам наполнил рюмки и осторожно выведал у Трифона новость, которая потрясла его. Накануне Громов потребовал от Бирича уплатить сполна весь долг, о котором ему стало известно от Тренева. Павел Георгиевич был удивлен, так как считал, что у него с Громовым близкие отношения, но начальник уездного управления держался так официально и сухо, что коммерсант вынужден был сдаться. Правда, Громов пошел на уступки. Они договорились, что Бирич оплатит только половину долга прямо в руки Громова без расписки, что и было сделано в долларах и золотом.

— Губа не дура у Гро-о-мова, — покачиваясь, говорил Трифон. — Так и недели не пройдет, а он самым богатым человеком на Севере станет. Теперь по перышку с других коммерсантов, — Трифон пьяно икнул и, не в силах дальше продолжать, махнул рукой и потянулся за бутылкой.

Струков был ошарашен. Вот оно что! Громов за его спиной берет взятки, а сам лицемерно при всех сказал Треневу, что долгов с коммерсантов не будет взыскивать. Какой подлец! Струков чувствовал себя обойденным и, расстроившись, пил рюмку за рюмкой. Нина Георгиевна с большим трудом довела его до дому. Струков всю дорогу угрюмо молчал, пытался поймать ускользавшие от него мысли. Оказавшись дома, Струков ударил кулаком по столу:

— Все сволочи и воры! Думают Усташкина обмануть… Усташкин не даст себя в обиду!

— Какой Усташкин? — механически спросила Нина Георгиевна, наливая ему чашку кофе.

— Я! — Струков хлопнул себя по груди и развалился на стуле. — Я! Я соберу себе капитал и удеру отсюда к черту!

— О чем ты говоришь, Дима? Куда ты уедешь, зачем? А я? — Нина Георгиевна подошла к нему, думая, что он спьяна бредит.

— Ты? Со мной? — Струков уставился на нее и захихикал. — Ты… проститутка… пойдешь к чукче в ярангу! Ха-ха-ха! За мороженую рыбу…

Нина окаменела. Нет, это был не бред. Пьяный высказывает мысли трезвого. Значит, все было обманем! Женщина едва держалась на ногах. Она облокотилась о стол и с мольбой произнесла:

— Ты, Дима, шутишь, это неправда, это…

— А-а, не понравилось! — Струков наслаждался тем впечатлением, которое произвели на Нину Георгиевну его слова. С пьяным упорством и откровенностью он продолжал:

— Я тебя купил, я тебя и продам, тут продам! Ты смазливая, и дадут много, а Усташкину ты не пара!

Струков подошел к ней и схватил за плечо:

— Что-о ты думала, что я…

— Уйди, мразь! — Нина с силой оттолкнула его и бросилась в соседнюю комнатку.

Она лежала ничком на кровати и не чувствовала льющихся слез. «Что делать? Куда, к кому идти?» Никогда, казалось ей, она не была такой несчастной, как в этот час.

2

— Этого можно было ожидать, — сказал Мандриков, выслушав рассказ обескураженного Берзина о его последней поездке к оленеводам. — Люди привыкли, вернее, их приучили так вести обмен пушнины на товары. Иного они не знают, и то, что ты им рассказывал, для них пока звучит хорошей сказкой.

Август Мартынович привык к решительным действиям, хотел быть все время в бою, и кажущаяся медлительность их работы несколько угнетала его. Мандриков понимал его:

— Мне тоже осточертело торчать в этом складе. Но, пойми, людей-то сразу не убедишь, а тем более здешних, запуганных и прибитых жизнью. С ними надо говорить каждый день, каждый час, раздувать революционную искру в пламя.

— А разве мы каждый день бываем у шахтеров или у чукчей? — Берзин понимал, что они еще довольно редко бывали и на копях и в стойбищах.

— Ты прав, — согласился Мандриков. — И я об этом думал. Титов и Фесенко могут почти каждый день приносить нам новости. Они же слушают не только Владивосток. А мы с тобой будем писать листовки и передавать их на копи.

— Это дело! — оживился Берзин.

Они тут же составили первую листовку. Она вышла яркой, боевой. Куркутский с охотой согласился по ней провести беседу в стойбище. Но возникло затруднение с доставкой листовок на копи. Клещин не мог часто приезжать в Ново-Мариинск, чтобы не возбудить подозрения. Выход был найден неожиданно. Мандриков, возвращаясь вечером со склада, заметил на лимане упряжку. Она шла с копей. «Кто это может быть?» — заинтересовался Мандриков и, приглядевшись, узнал шагавшего у Нарт, груженных углем, Рыбина. Дождавшись его, Михаил Сергеевич приветливо поздоровался.

— А охота? Вы же собирались в тундру!

— Жена боится, что я заблужусь, да и Бесекерский дороговато за ружье заломил. Вот и приходится на подвозке угля подрабатывать. Слава богу, этой работы на всю зиму хватит.

103