Пламя над тундрой - Страница 31

— Вы меня знаете с четырнадцатого года, — напомнил Усташкин. — У нас были трудные операции, но, поверьте, Мандриков — это особое дело. Если бы я не видел его фотографии, то, возможно, подумал, что он — мираж! Призрак!

— Смею напомнить вам, что этот призрак дважды бежал из-под стражи, а сейчас разгуливает по Владивостоку.

— Больше не будет разгуливать, — руки Усташкина сжались в кулаки. — Сегодня я его возьму!..

Полковник отнял от глаз руку, открыл темные плоские глаза.

— Точнее: где, когда, как?

Усташкин медленно поднялся с кресла, одернул английский френч и подошел к плану Владивостока, висевшему на стене кабинета:

— Вот окраина Владивостока, так называемая Голубиная падь. Здесь две станции почтовых голубей. Там живут рабочие военного порта и Дальзавода. Вокруг — сопки. Падь удобна для блокирования…

Фондерат встал из-за стола. Поскрипывая сапогами, он подошел к капитану.

— Голубиная падь… Красивое название. Так, по-вашему, здесь, под этим голубиным крылом, и притаился этот Мандриков? Где же? — полковник легко, негромко застучал носком сапога по ковру.

— Час назад мне доложили, что Мандриков обнаружен в доме… — Капитан достал из нагрудного кармана записную книжечку, полистал ее и прочитал: — В доме мастера Дальзавода Третьякова Константина Георгиевича. Третьяков давно уже на подозрении. Был в Красной гвардии.

— Хорошо, — полковник снял пенсне и направился к столу. — Мандрикова берите немедленно! И хозяина дома конечно.

Фондерат снял телефонную трубку:

— Соедините с подполковником Грязновым.

В трубке послышался мужской голос:

— Подполковник Грязнов слушает!

— Федор Васильевич! Капитан Усташкин сегодня возьмет Мандрикова. Дайте ему роту. Да, район большой… Падь… Голубиная. Капитан сейчас зайдет к вам…

Полковник опустил трубку и, не снимая с нее руки, посмотрел на Усташкина:

— Наблюдение за квартирами, где скрывался Мандриков, не снимать даже после его ареста. Явки большевиков могут дать неплохой урожай.

Усташкин нагнул голову, щелкнул каблуками желтых английских ботинок и вышел из кабинета.

Заложив руки за спину, полковник неторопливо шагал по ковру. Мысли вновь вернулись к разговору у Хорвата. Фондерат почувствовал тревогу. Генерал перечислил все дела, с которыми контрразведка топчется на месте. Случайно ли это? Или Хорват намеревается представить его Розанову как слабого начальника контрразведки, чтобы оправдаться самому? Как же он об этом раньше не подумал! Хотя еще не поздно. Если Розанов решит его заменить, то Фондерат уйдет к генералу Грэвсу. Американцы охотно возьмут его в свою разведку. А как быть с Усташкиным? Впрочем, и его пристрою. Полковник стал спокойнее.

Фондерат прекрасно знал, что положение колчаковской армии далеко не блестяще. Народ почему-то с большевиками или сочувствует им. Люди идут добровольно в Красную Армию, в партизаны. Почему? В чем сила большевиков? Взять хотя бы этого Мандрикова. Фондерат достал папку «Дело Мандрикова» и стал листать его. Сын крестьянина, во время службы на Балтийском военном флоте попал под влияние эсеров. После службы работал слесарем в портовых мастерских. Спасаясь от ареста за участие в подпольных собраниях, бежал на Дальний Восток. Работал кузнецом и слесарем во Владивостокском военном порту, потом в союзе приамурских кооперативов.

Фондерат недоумевал: как это полуграмотный матрос вдруг стал руководителем союза, завоевал такую огромную популярность среди крестьян, что они избрали его депутатом в Учредительное собрание? Тогда Мандриков еще не был большевиком. Но в Петрограде он покинул Учредительное собрание, слушал Ленина — вожака большевиков и из столицы слал телеграммы своим избирателям с призывом поддержать Советы, бороться за них. Перелистывая подшитые документы, Фондерат задержался на вырезках из владивостокских газет. Вот вырезка из газеты кадетов «Голос Родины». Красным карандашом подчеркнуто название статьи «Неожиданный поворот» и дата 21 января 1918 года. Фондерат начал читать газетные столбцы:

«Что же теперь мы видим? — г. Мандриков в присылаемых телеграммах призывает всех подчиниться большевистскому правительству, а на местах — Советам солдатских и иных депутатов… В одной из телеграмм г. Мандриков уверяет, что собравшийся на место разогнанного Учредительного собрания съезд Советов даст народу все, что ему нужно, а главное — немедленно объявит социализацию земли… Вот кого вы выбрали, граждане крестьяне Приморской области, вот кто оказался ваш излюбленный человек…»

Привлекла внимание Фондерата и другая вырезка. Она была из газеты «Крестьянин и рабочий» за 27 февраля того же года. Мандриков, вернувшийся во Владивосток, отвечал руководителю областной продовольственной управы эсеру Соловьеву, который обвинял его в измене:

— Вы утверждаете отсутствие стойкости моих убеждений. Вы забыли… что в самый критический момент русской революции я остался на стороне баррикады вместе с трудящимися, вы же еще сейчас не перестаете кричать вместе с Корниловым, Семеновым, Пуришкевичем «Вся власть Учредительному собранию!», несмотря на то, что этот лозунг сама жизнь сделала контрреволюционным.

Полковнику захотелось увидеть Мандрикова, услышать его голос, самому удостовериться в той убежденности, силе, которая веяла от этих слов. Фондерат вернулся к началу дела, где были фотографии Мандрикова. На него смотрел молодой человек с пышной густой копной черных волос, с пристальным взглядом из-под несколько нахмуренных бровей. Лицо решительное, сильное, лицо человека упорного и настойчивого. Но оно говорило Фондерату меньше, чем слова Мандрикова. Вот запись его выступления на заседании Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов!