Пламя над тундрой - Страница 32

«Настал, граждане, час экзамена всем тем, кто называет себя убежденным социалистом. Настал час смертельной опасности. Тут сегодня я слышал лозунг об Учредительном собрании. Пусть те, кто выкидывают этот лозунг, не забывают, что Учредительное собрание не было способным совершить социалистическую революцию. В то время, когда обсуждался в Петрограде вопрос о мире и войне, я был там. Этот вопрос обсуждался три дня в присутствии 2000 человек… Заключение мира есть закрепление революции. Ленин только к этому стремился…»

Фондерат разыскал взглядом пометку о дате: «февраль, 1918 год». А в марте Брестский мир был большевиками подписан. Какая прозорливость, какое убеждение у этих большевиков. Откуда они? И везде, где бы они ни были, всегда продолжают свою агитацию, доказывают и убеждают людей, и люди идут за ними.

Вот этот Мандриков такой же. После чехословацкого мятежа Временное правительство автономной Сибири арестовало Мандрикова и других большевиков, но ему удается бежать из концлагеря и его прячут в селе Владимиро-Александровском. Фондерат вспомнил донесения оттуда. И там Мандриков призывал крестьян помогать партизанам. Около пятидесяти человек ушло из села в сопки. Мандриков снова арестован и снова бежит и вот скрывается где-то во Владивостоке. Удастся ли его сегодня схватить?

Фондерат перевел взгляд на план города: где, в каком доме скрывается этот большевик? Черты лица Фондерата заострились — он выдвинул ящик стола, раскрыл металлическую коробочку и, взяв щепотку белого порошка, с наслаждением втянул его жадно дрогнувшими ноздрями и откинулся на спинку кресла.

Несколько минут Фондерат сидел неподвижно, с закрытыми глазами, потом рывком поднялся. Его зрачки расширились, лицо стало розовым. Он шумно захлопнул дело Мандрикова. Хватит листать мертвые бумаги! Он сегодня поговорит с живым Мандриковым! Он узнает и адрес подпольной типографии большевиков. Сегодня этот мальчишка все ему скажет. Пусть Розанов убедится, что начальник контрразведки еще кое-что стоит.

Фондерат подошел к вешалке, взял со столика лайковые перчатки и вышел из кабинета. Не обращая внимания на вытянувшихся встречных офицеров и солдат, он спустился в подвальную, небрежно побеленную комнату. При входе полковника со скамьи у дверей соскочили и вытянулись два солдата крепкого телосложения, с тупыми лицами.

Под отсыревшим потолком тускло горели две электрические лампочки. Плохо отмытый кирпичный пол, низкий дощатый топчан с металлическими захватами для рук и ног в пятнах крови. В углу стояла металлическая печка. От нее шел горьковатый запах угара и тлеющих углей. Из открытой конфорки торчали длинные металлические стержни с деревянными ручками. На стене — набор плеток, клещей…

— Введите мальчишку! — приказал Фондерат и натянул перчатки.

Где-то в глубине коридора загрохотала железная дверь, послышалась возня, отрывистая ругань, глухие удары. Через несколько минут солдаты втащили в подвал Антона с опухшим от побоев лицом, в кровоподтеках. Изорванная в клочья рубашка едва держалась на нем. Антон с ненавистью смотрел на Фондерата.

— Ну, сегодня будешь говорить? — тихо, почти ласково спросил Фондерат, похлопывая ладонями.

Антон отрицательно покачал головой. И с этой минуты он перестал слышать полковника. Он в такие моменты думал об отце, о Наташе, о Новикове, матери, и боль была уже не так нестерпима.

— Так кто тебе дал листовки? Где они печатаются? Где типография?

Мохов молчал. Фондерат не выдержал и закричал:

— Клади мерзавца! — Антона бросили на топчан. Щелкнули захваты.

Мохов лежал и безучастно смотрел в отсыревший потолок. У полковника задергалось лицо.

— Молчишь? Сейчас заговоришь… — он выхватил из печки раскаленный стержень и, подойдя к Антону, крикнул: — Скажешь?..

Началась очередная зверская пытка.

…Фондерат устал… Действие кокаина прошло, и движения стали вялые, замедленные. Он стянул запачканные в крови перчатки и, швырнув их к печке, указал головой на лежавшего без сознания Мохова.

— Убрать!..

Солдаты бросились к распростертому Антону, а Фондерат вышел из камеры допроса с ощущением проигрыша. Да, этот мускулистый парень оказался сильнее его. Он ничего не сказал, не назвал ни одной фамилии, кроме имени «Наташа», которое приводило полковника в бешенство… «Это какой-то фанатик», — думал Фондерат и признался себе, что таких пыток не выдержал бы. В конце концов жизнь дороже всяких там убеждений, принципиальности, дурацкого понятия о долге, честности.

— Черт возьми! Сколько же времени я потерял. Меня ждет Колдуэлл. Опаздываю! — вспомнил Фондерат и почти вбежал в кабинет, когда там надрывался тревожной трелью телефон. Полковник снял трубку и услышал мягкий голос американского консула:

— Ну, что же, мой дорогой полковник? Ждем вас.

— Выезжаю, выезжаю, — торопливо-извиняюще ответил Фондерат, уловив в голосе консула недовольные нотки. Окончательно обессиленный, он снова принял кокаин и несколько минут лежал в кресле, пока не пришла нервная жажда действовать, говорить. Он отправился к консулу.

Темнота уже окутывала город. Машина Фондерата медленно двигалась по улице, запруженной потоком экипажей. Полковник с трудом сидел. Ему хотелось что-то делать. Он посматривал на тротуары, где текла густая река людей. К консулу он вошел быстрым упругим шагом, и никто не поверил бы, что всего полчаса назад он едва мог говорить и двигаться.

— Добрый вечер, мой дорогой! — Навстречу из глубокого кожаного кресла поднялся тучный, уже начинающий седеть консул. — Наконец-то!