Пламя над тундрой - Страница 61

— Ну, пора! — взглянул на часы Роман. — На «Томск» вас проводит товарищ Ильин. Он должен сейчас быть.

Крепко пожав руки Мандрикову и Берзину, Роман вышел в сопровождении Новикова. Николай Федорович за эти дни, полные тревоги за жену, за Антона, очень изменился, под глазами появились мешки. Он заметно постарел. Роман был в затруднении, что сказать другу? О жене его ничего не было известно.

Новиков тихо спросил:

— Как там Антон? Он же мне все равно как родной…

— За него не тревожься. Спрятали на даче у доктора Станкевича. Антон парень крепкий, подымется. Вспомни, как нас колошматили, а смотри, какие мы с тобой дубы. И, переходя на доверительный тон, добавил: — Мандриков и Берзин люди молодые. Ты уж за ними присмотри, по-нашему, по-морскому.

— Будь спокоен. — Новиков расправил усы и усмехнулся: — Не для того едем, чтобы ушами хлопать. — Он помедлил и снова погрустнел: — Антону передай… да ты сам знаешь, что сказать, а жинке… — Голос у старого рабочего дрогнул, и он не договорил.

Роман обнял товарища, и они по-братски расцеловались.

— Счастливо тебе, Николай. — Роман еще раз обнял Новикова и, не оглядываясь, вышел.

Николай Федорович постоял несколько секунд, уйдя в себя, потом встряхнул головой, расправил плечи и повернулся к двери. Из-за нее доносились оживленные голоса. Когда Новиков вошел в комнату, он не сразу узнал Берзина и Мандрикова, одетых под сезонных рабочих. На голове Михаила Сергеевича была старая, без ленты, коричневая шляпа с большими обвисшими полями, которые закрывали верхнюю часть лица. Берзин в черной косоворотке с наглухо застегнутым воротником и в картузе, из-под которого виднелись светлые волосы. Он был похож на рязанского парня. Пританцовывая ногой в высоком, с ремешками под коленями сапоге, Август спросил Новикова:

— Маскировка убедительная?

— Родная мать не узнает, — придирчиво осмотрев товарищей, сказал Новиков.

— А Фондерат? — Мандриков был в приподнятом настроении. — Может быть, сфотографироваться в этом наряде и послать ему на память?

— С Фондератом не шути, — строго заметил Новиков. — Если возьмет за жабры, туго придется. А мы еще не на Севере. — Они быстро закончили сборы, и в это время к ним явился средних лет человек с малоприметной наружностью. Назвав себя Ильиным, он придирчиво осмотрел товарищей и скомандовал:

— Айда в порт!

Утро было туманное. Серая моросящая пелена забила улицы, легла на дома. Едва заметный ветерок гнал туман в сторону моря. Серые хлопья цеплялись за остроконечный штакетник забора и крыши. Где-то за туманом угадывалось солнце. Туман был настолько плотным, что фасады домов едва угадывались за ним. Улицы быстро оживали. Подходил час работы, и люди спешили к своим местам. Ильин вывел товарищей на перевал Собачья Дыра, и с него они спустились к Светланке. Пока дошли до порта, ветерок разогнал туман, и открылись высокое нежно-голубое небо и ослепительно белая гряда облаков у горизонта.

Порт встретил товарищей шумом, пыхтеньем и треском лебедок, криками грузчиков. У гранитных пристаней стояли грузовые и пассажирские суда под разными флагами. Одни дымили, чертили воздух грузовыми стрелами, другие стояли молчаливые, словно погруженные в крепкий сон. Воздух был насыщен крепким морским настоем.

Дышалось легко и радостно. Мандриков с жадностью смотрел на лоснящуюся густую синеву бухты, на суда. Все близкое, родное. Оно волновало, вызывало дорогие воспоминания и будило мечты, У Берзина на желтых щеках появился нездоровый яркий румянец. Для него море было незнакомым, чужим, и он недоверчиво к нему присматривался.

Николай Федорович придирчиво осмотрел своих спутников и весело усмехнулся:

— Ну и ну, — он покачал головой. — Настоящие вербованные или беглые каторжники. Обросли. Тут и родные вас не признают.

По совету товарища Романа Мандриков и Берзин отпустили усы и бороды, и хотя они отросли еще мало, но лица сильно изменились. Они при редких бородках и усиках выглядели чужими, неопрятными и какими-то заспанными.

— Совсем неприметные личности стали, — продолжал Новиков.

Михаил Сергеевич и Август посмотрели друг на друга. При ярком утреннем солнце лицо друга каждому показалось иным, новым, малознакомым. Мандриков провел ладонью по жесткой щетине, покрывшей подбородок. Она легко затрещала. Михаил Сергеевич засмеялся:

— Расти большая-пребольшая.

Спутники повеселели, и к ним пришло еще большее спокойствие.

Ильин повел товарищей не по пристани вдоль судов, а свернул за пакгаузы, у дверей которых стояли американские и японские часовые. По узкоколейке бегал маневровый паровоз. Коротко посвистывая, он перетаскивал товарные вагоны. Миновав четыре пакгауза, Ильин подвел товарищей к огромным деревянным катушкам с кабелем:

— Подождите меня здесь, — и скрылся за соседним штабелем мешков, накрытых брезентом. Новиков полез за трубкой, но Михаил Сергеевич остановил его:

— В порту не курят. Могут придраться.

Новиков покорно спрятал трубку в карман, хотя очень хотелось курить. Товарищи молчали. Нервы были напряжены. Время тянулось медленно.

Ильин вернулся через несколько минут в сопровождении моложавого матроса. Голова его была повязана платком, запорошенным угольной пылью. На плечах — расстегнутая синяя куртка, из-под которой виднелась широкая грудь, покрытая густой татуировкой.

— Вот, Иван, твои пассажиры, — сказал Ильин.

— Ясно. — Матрос, в котором можно было безошибочно угадать кочегара, быстро осмотрел спутников Ильина и сказал ему: — Передай — доставлю порто-франко. — Он подмигнул и показал в улыбке крепкие, желтые от табака зубы. Его грубоватое лицо сразу же стало привлекательным, и всем показалось, что они уже давно знакомы.