Пламя над тундрой - Страница 62

Ильин попрощался и ушел. Иван сказал Новикову:

— Ты, папаша, бери-ка рундучки и топай за мной. А вы тут полюбуйтесь морским пейзажем. Нужно курс проложить.

Он посмотрел из-за катушки кабеля и сказал:

— Фарватер свободен. Полный вперед!

Новиков пошел рядом с моряком. Тот что-то балагурил, как со старым другом, но следил по сторонам. Перед черной громадой парохода, на корме которого белыми буквами было выведено «Томск», пристань была пуста. С парохода был спущен парадный трап. Иван, подхватив у Новикова вещи, помог ему быстро подняться. На палубе запыхавшегося Николая Федоровича и Ивана встретили два матроса, один из них спросил:

— К нам?

— В мою личную каюту, — шутливо ответил Иван.

Он передал вещи матросам, а сам бросился вниз по трапу. Один матрос остался около него, а второй повел рабочего на корму. Через дверь в кормовой надстройке они стали спускаться вниз по крутому трапу.

— Крепче держитесь за поручни да голову не разбейте, — предупредил Новикова матрос.

Спуск длился долго. Они переходили с трапа на трап, забираясь все глубже и глубже в нутро судна. Наконец они достигли небольшого помещения с грубо сколоченными нарами. Железные стенки были выкрашены в серый цвет. Тут стояли ящик, заменявший стол, ведро с водой. Через единственный иллюминатор под потолком едва пробивался свет.

— Когда отчалим, светлее станет, — точно извиняясь, сказал матрос. — Сейчас я ваших дружков приведу.

Новиков с жадностью закурил и почувствовал, как уходила нервная напряженность, которая держала его все эти дни. Запах судна, его переборки, трапы — все это напомнило Николаю Федоровичу молодость, те годы, когда он вместе с Романом носил форменку с гюйсом…

Приход Мандрикова и Берзина вернул Новикова к действительности. Берзин потирал лоб, на котором алела шишка. Михаил Сергеевич над ним посмеивался:

— Ну вот ты и сморячился, Ав… — он стушевался, но быстро поправился. — Дмитрий Мартынович.

Матрос сделал вид, что не заметил оговорки Мандрикова.

— Двери будут закрыты, Место тут тихое… Иван придет только ночью. — Матрос осмотрел каюту. — Вода есть, харчи принесет Иван. Чуток будет жарковато, — уже от двери сказал матрос, — так с темнотой можно иллюминатор отдраить.

Он вышел. Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Стало очень тихо.

— Где это мы? — невольно шепотом спросил Берзин.

— Рядом с кочегаркой. — Мандриков осмотрел каюту и присвистнул: — А наше жилье надежное. Его приготовили без согласия хозяев и совсем недавно.

— Этот уголок не сразу найдет Фондерат, если даже сто раз около нашей двери прогуляется, не заметит. Молодцы! — похвалил Новиков неизвестных товарищей.

Бессонные ночи и пережитое напряжение начали сказываться, и товарищи быстро уснули. Они не слышали, как началась посадка, шумная и бестолковая. Люди торопились занять свои места, хотя каждое за ними было обеспечено билетом, толкали друг друга чемоданами, корзинками, спорили, ругались и, наконец, потные и усталые, но довольные, усаживались на свои койки и начинали испытывать нетерпение — скоро ли отойдет пароход от пристани.

К концу посадки к пароходу подъехало два закрытых автомобиля, Из одного вышел Фондерат в сопровождении адъютанта, из другого — Колдуэлл, одетый в фетровую шляпу и короткое широкое пальто в красную клетку. Они обменялись рукопожатием. Консул осмотрел пристань, толпу и спросил Фондерата по-деловому сухо и требовательно:

— Где же?

Полковник взглянул на ручные часы.

— Условились в два часа дня. Сейчас без четверти.

— Русские становятся точными, — расхохотался Колдуэлл. — Это прогресс. Я рад, очень рад.

— Проверьте, — обратился Фондерат к адъютанту. — Отряд милиции на борту?

Тот щелкнул каблуками и направился к трапу.

Колдуэлл взял полковника под руку:

— Не будем терять времени. Я хотел просить вас, дорогой полковник…

При этих словах Фондерат, покорно шагавший рядом с консулом, довольно прищурил глаза. Он любил, когда консул обращался к нему в такой форме.

— Я готов, господин консул!

— Черт возьми, я, кажется, ошибся! — весело воскликнул Колдуэлл. — Вы, русские, неисправимы. Смотрите! Господин Громов со своей свитой прибыл на целых десять минут раньше.

Они посторонились, уступая дорогу экипажам. В первом сидел Громов с женой, молодой анемичной женщиной. Во втором возвышался секретарь уездного управления Толстихин, необычайно тучный, с быстрыми глазками на рыхлом лице. Он прижал к борту экипажа худощавого мирового судью Суздалева, человека средних лет, одетого со вкусом. Золотые пенсне с черным шнурком эффектно сидели на его тонком носу. Маленькие усы и эспаньолка придавали судье вид иностранца. В руках он держал трость с большим матовым набалдашником.

Третий экипаж был доверху загружен чемоданами, баулами и картонками. Колдуэлл и Фондерат смотрели на представителей новой власти в Анадырском уезде, как смотрит офицер на строящихся к параду солдат.

Громов, невысокий, с фигурой спортсмена, как всегда в кителе с костяными желтыми пуговицами, твердым шагом подошел к консулу и Фондерату и, приподняв фуражку, поздоровался, а затем представил своих попутчиков. Пожимая вялую руку Толстихина, а затем сухую, маленькую, но крепкую Суздалева, полковник невольно вспомнил характеристики этих людей. Толстихин в свое время служил в министерстве финансов начальником кредитного отдела, но, уличенный во взятках, вынужден был уйти в отставку и стал играть на бирже. Разорился, пошел служить по бесконечным канцеляриям различных ведомств. Из столицы Толстихина выбросила революция, и он вместе с отступающими белыми частями оказался за Уралом. Занимался темными махинациями с поставками колчаковскому интендантству, и отъезд на Чукотку был для него единственным путем спасения.